Итальянцы читают вымышленных русских писателей, считает переводчик Елена Костюкович.

В Москве прошел Первый Международный конгресс переводчиков. Все были единодушны в том, что в России необходимо создать Институт перевода для поддержки деятельности переводчиков и популяризации современной русской литературы за рубежом.

Об этом и многом другом корреспондент РГ побеседовал с человеком, который знает проблему досконально - с писателем и переводчиком, ближайшим другом и помощником крупнейшего писателя современности Умберто Эко Еленой Костюкович.

Российская газета: Елена Александровна, уже почти двадцать лет вы принадлежите к числу людей, которые определяют, какой узнает итальянскую литературу русский читатель и русскую литературу - читатель итальянский. И если для массового советского читателя итальянцы к концу восьмидесятых годов в основном исчерпывались дилеммой Данте и Джанни Родари, то чем для итальянского читателя была русская литература? Какие основные изменения произошли за эти двадцать лет?

Елена Костюкович: Русскую литературу в Италии все хотели бы знать, но никто не знает. Кроме славистов. Почему-то распространено мнение, что русская литература есть, но куда-то запрятана.

Ее ищут в российской глубинке, в Сибири, в бывших республиках СССР, в русскоговорящей диаспоре... В интернет-сообществе... В андеграунде... Итальянские "искатели талантов" то и дело выволакивают кого-нибудь несуществующего. Например, у них сейчас в моде вымышленный русский писатель, под псевдонимом которого спрятался итальянский банкир. И еще есть один вымышленный русский писатель, на самом деле гастарбайтер из Молдавии, пишущий по-итальянски. Готовы принять в издательский план любую редкость, только бы не идти прямо, а самостоятельно открывать дорогу поизвилистее. Читатели всему верят, покупают эти книги и кидаются расспрашивать приезжих из России об этих звездах русской словесности. А русские не умеют ответить и цепенеют... Хотя вообще-то и в Италии Джанни Родари тоже никогда не был известен никому.

РГ: Где, по-вашему, проходит грань между популярной книгой и хорошей книгой?

Костюкович: Знаете, популярная книга может быть хорошей, а хорошая - популярной. Где грань между литературой и нелитературой, ощущается только интуитивно. Бывает иногда вроде белиберда и пошлятина, просто дуреешь, читая это, а потом понимаешь, что это пародия и, следовательно, литература. Или бывает - вроде все пристойно, чинно, сюжетно и складно, а потом понимаешь, что перед тобой муляж, и ни капли крови живой там не течет в венах. Следовательно - не литература.

Я не говорю уже о том, что книжные палатки и магазины в России наполнены такой непрофессионально перепачканной бумагой, что уже не спрашиваешь себя, литература ли это, а удивляешься, как этот набор букв вообще приняли в типографию.

РГ: Литературные произведения создаются на протяжении тысяч лет. Сюжеты, мысли, изобразительные средства неизбежно повторяют друг друга. Но иногда происходит яркая вспышка - и все начинают говорить о новом явлении в литературе. Когда вы в последний раз наблюдали такую яркую вспышку?

Костюкович: Я думаю, что яркое литературное явление - это когда в литературу входит новый язык. Вы говорите о том, что сюжеты повторяются? Конечно. Но язык, который окутывает сюжеты, всегда перевыдумывается. И время от времени новый язык звучит невероятно свежо. И комбинации из пройденного могут быть невероятно свежими и осмысленными. Такой необходимый для культуры новый звук - это на моей памяти появление работ Д.А. Пригова, в которых был использован большой массив накопленного культурой и привнесены новые смыслы за счет гениальной комбинаторики.

РГ: Будучи не только переводчиком, но и другом, помощником Умберто Эко на протяжении двадцати с лишним лет, вы когда-нибудь советовали ему, с какими явлениями русской литературы ему стоит познакомиться?

Костюкович: Как и все западные интеллектуалы, Эко не представляет себе, что происходит в русской литературе после Достоевского. Все прочее - спорадические, необязательные знакомства. Почему-то в подростковом возрасте Эко, как он рассказывает, любил прозу Мережковского... Как это стыкуется с его тонким литературным вкусом? Бог весть. Все попытки предложить ему новые чтения разбиваются, как о скалу, о недостаток времени или недостаток интереса у вечно занятого профессора. Вообще с возрастом люди ведь читают гораздо меньше художественной литературы, гораздо больше - специализированной литературы и эссеистики. Умберто Эко не исключение. Вот, скажем, Александра Лурия или Юрия Михайловича Лотмана Эко читал и чтит. Прочитал, кстати говоря, и "Протоколы сионских мудрецов" для своего нового романа "Пражское кладбище", который я сейчас перевожу.

РГ: Хотя по "Протоколам" и названию можно кое о чем догадаться, не могу не спросить: о чем эта книга?

Костюкович: Роман о том, как рождается фальшивка, которая потом становится реальнее многих реальностей и губит миллионы человеческих жизней. Любимые российским черносотенством "Протоколы" стали основанием доктрины Гитлера и сегодня вдохновляют антисемитов.

РГ: Преобразует ли переводчик своего автора? Есть ли у вас - человека, который, вероятно, скрупулезнее всех обдумывает текст и оригинала, и перевода, - ощущение аутентичности созданного вами текста?

Костюкович: Переводчик обязательно должен выдумать для автора язык. Хрестоматийный пример - язык, который покойная Рита Яковлевна Райт-Ковалева выдумала для американской прозы. Переводчик отбирает из бескрайнего словаря лишь некую подходящую к случаю лексику, предпочитает определенные грамматические конструкции, но в первую очередь - переводчик отрабатывает и оркеструет ритмы прозы и впоследствии уже, осознанно или интуитивно, придерживается найденной линии. Я, вероятно, за двадцать пять лет работы над текстами Эко тоже выработала комплекс самоограничений и знаю, какие элементы литературного языка я могу использовать для воссоздания его текстов. Получился "эковский язык". Сейчас мне уже нетрудно на нем писать, передавая мысли Умберто Эко.

РГ: Сегодня в России возникла идея создания Института перевода. По сути, это фонд, цель которого - поддерживать издание переводов серьезной, немассовой литературы, которые без грантов могут не окупиться. Как вы думаете, при каких условиях работа Института перевода будет успешной? Что бы вы порекомендовали включить в его функции?

Костюкович: Я думаю, что переводчикам потребны такие условия, чтобы они не торопились и не бросали недодуманные задачи в состоянии нерешенности. Следовательно, надо избавлять их от натуги поденного труда для пропитания, надо помогать им найти уединение и покой, надо способствовать их исследовательской работе в области страноведения (по отношению к стране-источнику) и предоставлять им материал для словотворчества. То есть для переводчиков будет просто рай, если они смогут приезжать в места, аналогичные былым домам творчества, в страны тех языков, с которых они переводят. Будет замечательно, если переводчики смогут жить месяц-другой в условиях легкого быта в стране изучаемого языка и при необходимости осматривать места, описанные в переводимых книгах. Главной задачей фонда, я думаю, должно стать спонсирование подобных путевок в специально созданные, принадлежащие фонду литературные дома-клубы.

РГ: Вы написали книгу о философии итальянской кухни и ее локальных отличиях. Культурное пространство тоже представляется питательным (или не очень питательным) бульоном, свойства которого в разных местах неодинаковы. Вы одна из немногих, кто может сравнивать культурное пространство Италии и России. Какие факторы, по вашему мнению, влияют на продуктивность и атмосферу этого пространства?

Костюкович: Атмосфера географического пространства определяется климатом. Средиземноморские страны имеют знаменитую кулинарную культуру, потому что там тепло и все растет. Если все растет легко, у людей бывает легкий характер и много свободного времени. Когда свободного времени много, процветают искусство, дизайн и мода. Вот поэтому в Италии так важна сиюминутность, и поэтому в Италии красиво и вкусно. А в России, где вечно снег и плохие дороги, люди сидят по домам (или в пробке) и думают о вечном. Вот почему в России все проблемно, глубоко и вдумчиво. И одухотворенно.

РГ: Это не ирония? Снег и плохие дороги способствуют одухотворенности?

Костюкович: Ну не знаю... Пушкину помогала и жара с мухами, во время болдинской осени, кажется, была очень теплая погода. Ехать он никуда не мог, но не из-за пробок, а из-за холеры.

РГ: Вы преподаете русскую культуру, теорию и практику художественного перевода в Университете Милана. Что первое вы говорите студентам о предмете, который им предстоит изучать? Что вызывает наибольшее удивление (интерес, ужас) у итальянских студентов?

Костюкович: Говорю, что нужно выучить все стереотипы (от матрешки до Чечни) для того, чтобы никогда в будущем не вылезать с банальностями.

РГ: А какой стереотип самый удручающий?

Костюкович: Что русские люди не мерзнут. На самом деле все наоборот - в России в морозы обязательно утепляешься, а на Западе принято при любой температуре бегать по улицам без шапки и без чулок.

РГ: Верите ли вы в возможность мирного сосуществования людей глубоко различных культур? Что ближе вашему сердцу - ассимиляция или разность?

Костюкович: Я не только верю в эту возможность, я присутствую при преображении Италии. Она из моноэтнической страны превратилась в мультиэтническую на моих глазах. Сосуществуют все расы мирно. Твердолобые шовинисты, называемые "Северная лига", дудят в свою дуду и требуют очистить Италию от приезжих. На самом деле даже и они пришли бы в ужас, если бы исчезла рабочая сила из сектора обслуживания, из промышленности и сельского хозяйства.

Люди всех цветов кожи тут живут достаточно мирно. Думаю, что налицо высокая ассимиляция, и моему сердцу она близка. Я ведь сама - пример ассимиляции.

Татьяна Шабаева, источник: Российская Газета

Еще по теме:

• Книга уходит в «Нишу»: российское книгоиздание в постбестселлерную эпоху